Яд и корона. Негоже лилиям прясть (сборник) - Морис Дрюон

И, повернувшись к Карлу Валуа, который только накануне возвратился из графства Мэн, куда ездил поправлять свои финансы, Филипп спросил:

– Это вы, дядюшка, запретили Бувиллю показывать нам короля в интересах вашей племянницы Клеменции?

Бывший император Константинопольский даже побагровел от дерзкой, а главное, необъяснимой выходки Филиппа и по обыкновению закричал:

– Но, племянник, скажите, ради бога, откуда вы это взяли! Ничего я не требовал и требовать не хочу! Я даже не видел Бувилля и давно не получал от него вестей. И возвратился я как раз, чтобы быть на представлении короля. Напротив, я от души желаю, чтобы оно состоялось, и состоялось по обычаям наших предков. Давно пора…

– В таком случае, мессиры, – произнес регент, – мы все здесь держимся одного мнения и хотим одного… Гоше! Вы присутствовали при рождении моего брата… Верно ли, что королевское дитя представляет баронам крестная мать?

– Конечно, конечно, – поспешно отозвался Карл Валуа; он не мог перенести, что с таким вопросом обращаются не к нему – знатоку, а к кому-то другому. – Я присутствовал при всех представлениях; при вашем, менее торжественном, поскольку вы второй ребенок, при представлении Людовика и, наконец, Карла. И точно так же представляли моих детей. Только крестная мать!

– Ну что ж, – сказал регент, – тогда я немедленно дам знать графине Маго, чтобы она готовилась к церемонии, и прикажу Бувиллю открыть ворота Венсеннского замка. Едем в полдень верхами.

Настал наконец для Маго долгожданный час. Одеваясь к предстоящей церемонии, графиня отпустила своих придворных дам, за исключением Беатрисы, которая помогала ей возложить на голову корону: для убийства короля стоило появиться во всем великолепии.

– А через сколько времени, по-твоему, подействует порошок на пятидневного младенца?

– Вот уж не знаю, мадам, – ответила Беатриса. – Для ваших оленей оказалось достаточным полсуток. Король Людовик боролся со смертью целых три дня.

– Слава богу, на этот раз я смогу отвести глаза, – продолжала Маго. – Знаешь, кого я имею в виду? Ту самую кормилицу, которую я видела на крестинах. Красавица, ничего не скажешь. Взялась она неизвестно откуда, и никто не знает, как она очутилась во дворце. Конечно, это Бувилли…

– Все понятно, мадам, – улыбнулась Беатриса. – Если кто-нибудь усомнится в том, что смерть последовала от естественных причин, можно будет обвинить вашу красавицу, и ее четвертуют.

– Ой, где же моя ладанка? – вдруг испуганно воскликнула Маго, шаря у себя за пазухой. – Слава богу, на месте!

Когда она уже выходила из спальни, Беатриса нагнала ее и шепнула на ухо:

– Только смотрите, мадам, не высморкайтесь по рассеянности.

Глава III

Хитроумный Бувилль

– Разжигайте огонь, – скомандовал Бувилль. – Затопить все камины, дров не жалеть, пусть и в коридорах будет тепло.

Мессир Бувилль носился по всему замку и, понукая каждого, мешал всем. Он проверял часовых у подъемного моста, велел посыпать красный двор песком и тут же приказал его смести, так как стало еще грязнее; осматривал засовы и замки, уже давно не запиравшиеся. Всю эту бурную деятельность он затеял с единственной целью – заглушить голос тревоги. «Она его убьет, непременно убьет!» – твердил он про себя.

В коридоре он встретил жену.

– Ну как королева? – спросил он.

Королеву Клеменцию соборовали нынче утром.

Злой недуг обезобразил ту, что еще недавно славилась своей сказочной красотой в обоих королевствах. Точеный носик заострился, белоснежная кожа приняла желтый оттенок, по лицу пошли багровые пятна, каждое величиной с серебряную монету, ужасный запах шел от ее постели; мочилась она кровью, дыхание с хрипом вырывалось из груди вперемежку со стонами – так непереносимо мучительно ныли затылок и живот. Теперь она уже почти не приходила в сознание.

– Это четвертый приступ горячки, – пояснила мужу мадам Бувилль. – Повитуха уверяет, что, если королева дотянет до вечера, она, возможно, выживет. Маго предлагала мне прислать своего личного лекаря, мэтра Павильи.

– Ни за что на свете! Ни за что на свете! – воскликнул Бувилль. – И не думай пускать сюда никого из людей графини.

Мать умирает, над новорожденным нависла угроза, а тут с минуты на минуту явятся двести баронов с вооруженной свитой! То-то начнется суматоха, и какой удобный случай представится для любого преступления!

– Нельзя оставлять младенца в комнате, смежной со спальней королевы, – продолжал Бувилль. – Не могу же я ввести сюда сотню стражников для его охраны, да и проскользнуть за занавеси ничего не стоит.

– Твоя правда. Давай подумаем, куда поместить младенца.

– В королевские покои, туда легко преградить все входы.

Супруги переглянулись, обоим в голову пришла одна и та же мысль: в этих покоях скончался Сварливый.

– Вели приготовить комнату, скажи, чтобы там хорошенько натопили, – решительно произнес Бувилль.

– Ну что ж, дружок, пусть будет по-твоему. Но пойми, если даже ты расставишь полсотни стражников, все равно ты не можешь возражать против того, чтобы младенца несла на руках Маго.

– Я с нее глаз не спущу.

– Но если она уже решилась на злодеяние, она младенца на твоих глазах прикончит, бедный мой Юг. А ты ничего и не заметишь. Пятидневный младенец даже не пикнет. В суматохе воткнет ему иголку в затылок, или даст понюхать яда, или просто удушит шнурком…

– Что же мне тогда делать, ну скажи сама? – закричал Бувилль. – Не могу же я заявить регенту: «Мы не желаем, чтобы ваша теща несла короля, боимся, мол, что она его прикончит!..»

– Конечно, не можешь! Одно нам остается – молить бога, – бросила мадам Бувилль на ходу.

А Бувилль уныло поплелся в смежную с опочивальней королевы комнату, где устроилась кормилица.

Мари де Крессэ как раз кормила обоих младенцев разом. Жадные ротики громко причмокивали, и крошечные ручонки с мягкими еще ноготками цеплялись за кормящую их грудь. Мари великодушно дала королю левую грудь, ибо слыхала, что она богаче молоком.

– Что с вами, мессир, вы, как я вижу, совсем приуныли, – обратилась Мари к Бувиллю.

Бувилль, этот престарелый архангел на страже несмышленого младенца, встал рядом с Мари, оперся на эфес длинной шпаги, черно-седые пряди волос печально свисали ему на щеки, кольчуга плотно обтягивала объемистое брюшко.

– До чего слабенький наш король, до чего же он слабенький! – вздохнул Бувилль.

– Вовсе нет, мессир, напротив, он крепнет день ото дня, посмотрите, он почти догнал моего. От всех этих снадобий, которыми меня пичкают,{36} мне подчас тошно становится, зато ему они пошли на пользу.

Бувилль протянул огромную руку, загрубевшую от конских поводий и сабельных рукояток, и осторожно погладил маленькую головенку, уже поросшую бесцветным пушком.

– Это будет не такой король, как все прочие, вот увидите… – шепнул он.

Старый слуга Филиппа Красивого не умел иначе выразить своих чувств. С тех пор, как он стал помнить себя, с тех пор, как себя помнил его отец, монархия, держава, Франция – смысл его деятельности и забот – были нерасторжимо слиты в его представлении с длинной и прочной цепью королей, зрелых, могущественных, требовавших безоговорочной преданности, расточающих милости.

Целых двадцать лет стоял он у трона, где восседал монарх, перед коим трепетал весь христианский мир. Ему даже в голову не могло прийти, что эта могучая цепь так быстро ослабнет и воплотится вот в этом хрупком розовом звене, в этом младенце, с подбородка которого стекало молоко и которого можно раздавить одной рукой.

– Вы правы, – проговорил он, – младенец поправляется; не будь следа от щипцов – впрочем, их уже почти не видно, – его нельзя было бы отличить от вашего сынка, разве что получше приглядеться.

– О нет, мессир, – живо возразила Мари, – мой гораздо тяжелее. Ведь верно, Иоанн второй, ты у нас гораздо тяжелее?

Вдруг краска залила лицо Мари, и она поспешила объяснить:

– Ведь оба они Иоанны, поэтому я и зову своего Иоанном вторым. Скажите, может быть, я не должна этого делать?

Бувилль погладил по голове и второго Иоанна машинальным жестом, подсказанным долголетней придворной учтивостью. Взгляд его перебегал с одного младенца на другого.

Мари решила было, что этот пожилой дворянин загляделся на ее обнаженную грудь, и покраснела еще пуще… «Когда же наконец, – с досадой подумала она, – я отучусь вспыхивать по любому пустяку? Ведь нет ничего неприличного или бесчестного в том, чтобы кормить грудью ребенка!»

Тут в комнату вошла мадам Бувилль, неся приготовленные для церемонии одежды короля. Но Бувилль перехватил жену на полпути и, отведя ее в угол, шепнул:

– Кажется, я нашел выход.